Утомленные войной

Жанр: слэш
Рейтинг: NC-17
Disclaimer: все нижеизложенное - плод фантазии автора фика

Хуже всего была неизвестность...
Где идут бои, где немцы, где «наши», каков будет исход многомесячного противостояния двух армий на этом участке фронта - ничего этого не знали два человека, затаившиеся в сарае крестьянского дома на краю деревни, покинутой местными, бежавшими от боевых действий. Они пришли сюда два дня назад, и еще сутки после прихода доносились до них разрывы снарядов, звуки канонады - ставшая привычной за время долгого пути через линию фронта симфония. Но вчера вдруг неожиданно наступила тишина и, желанная в другое время, она вселила в, казалось бы, привыкших ко всему, даже самому страшному, людей, чувство тревоги, сделавшееся к вечеру второго дня невыносимым. Ничего предпринять они не больше могли. Шальная пуля фашистского снайпера, рассекшая три дня назад ногу Сергея, словно в насмешку сделала дальнейший путь невозможным как раз тогда, когда долгожданная цель была уже близка. Оставалось одно - найти хоть какое-то пристанище и ждать, когда придут советские войска. Думать о том, что будет, если наступление окажется неудачным, даже не хотелось. В этом случае деревенский сарай был слишком ненадежным пристанищем, но искать что-то другое у двух измученных людей не было сил. Утром второго дня Дмитрий осмотрел дом, нашел старое, но вполне надежное охотничье ружье и, что важнее, немного крупы, сахара в погребе и несколько промерзших овощей в огороде.
Огонь разжигать было опасно, но они, должно быть, уже дошли до какой-то черты, когда страх перестает быть сдерживающей силой, поэтому вырыли в земляном полу сарая ямку и, прикрыв окошко кошмой, приготовили себе еду: обед, показавшийся им после многих голодных дней почти царским. Ко всему в кладовой нашлась пузатая бутыль настоящей деревенской самогонки.
- Ну что, Митюль, напьемся сегодня? - Сергей, предвкушая удовольствие, вытащил из горлышка бутылки бумажную пробку. Нога сегодня болела меньше, а горячая еда подняла настроение, несмотря на грядущую неизвестность. Он плеснул мутноватую жидкость в алюминиевые кружки, передал одну Мите. - Чтобы выбраться из этой заварухи. Обидно будет после всего отдать тут концы!
Они «чокнулись», залпом, не морщась, выпили. Питье приятно обожгло горло, горячее тепло разлилось по телу Мити, принесло сладкую расслабленность, замутилась голова. На обычно бледных щеках появился легкий румянец, глаза заблестели. Он откинулся на низкую скамью спиной, с удовольствием вытянул ноги. Удивительно, до чего же дороги такие «мирные» мелочи. А Сергей уже наливал по новой.
- Ну, майор, давай, - сказал он чуть насмешливо. Нам с тобой еще до Москвы вместе тащиться, если живы останемся. За удачу!
- За удачу! - отозвался Дмитрий
Выпили. Внимательно глядя на Дмитрия, Сергей хохотнул:
- Вот уж не думал, Дмитрий Андреич, что нам с вами доведется выпивать вместе! Ну, выходит судьба!
Он говорил с ним как всегда, чуть насмешливо и чуть презрительно, но сейчас в этом не было присутствовавшего всегда злого сарказма. Кажется, самогон действовал на Сергея умиротворяюще. Митя молчал: ему не хотелось говорить сейчас, и даже обычный тон комдива его не раздражал.
- А самогоночка отличная, - продолжал Сергей. - Настоящая, деревенская. Я у себя в Тверской губернии до войны такой частенько пробавлялся с ребятами. Это потом коньяки пошли на приемах, вина кавказские… - он нахмурился, вспомнив что-то, но отогнал мрачную тень. - А ты, Митюль, наверно такого и не пробовал со своими музыкантами-писателями, а?
- Я все пробовал, - задумчиво сказал Митя. - И спирт в окопах, и самогонку в деревнях, где останавливались на ночлег, когда бежали… И коньяки французские, будь они прокляты.
- Что так?
- Потому что хотелось самой обычной русской браги… Давайте еще выпьем что ли.
- Давай.
- А я вот никогда нигде кроме России не был, - задумчиво сказал Сергей. - Не то, чтобы хотелось, но обидно: помрешь и не увидишь большой мир.
- Ничего там нет хорошего… когда не ждут, - усмехнулся Митя.
Впервые они говорили так: два врага, чью ненависть друг к другу не могло сгладить ни соблюдение субординации между начальником и подчиненным теперь, когда они опять по воле судьбы поменялись местами, ни совместное тяжкое и опасное путешествие по дорогам войны. Хотя, если рассудить, из-за чего им было враждовать: двум людям, по которым одинаково прошлись жернова первой половины двадцатого века?
- Меня нигде никто не ждет, - захмелевшего Сергея потянуло в сентиментальность, обычно глубоко запрятанную, которая, как ни странно, была ему свойственна. - Ни жены, ни дочери, сам говоришь - ничего о них не знаешь. Все ты отнял, гад, в тот день.
- Я-то тут причем! - вспыхнул Митя. - Как будто это я решал! Вам-то уж очень хорошо известно, что я был только исполнителем!
- Очень хорошим исполнителем! - промурлыкал Сергей. Странно это звучало: он не то всерьез обвинял Дмитрия, не то подначивал, пытаясь вывести из себя.
- Сергей Петрович, нам работать вместе и ничего хорошего не будет, если мы не оставим эти разговоры! К тому же, - на лице Дмитрия еще сильнее вспыхнул румянец, - к тому же не вам говорить о том, что я у вас что-то отнял! Это сделал не я, а НКВД, а вот вы по своей воле послали меня тогда обратно во Францию, окончательно отняли у меня надежду на новую жизнь на Родине, с любимой женщиной. Я все думаю с тех пор: вы должно быть уже были знакомы с Марусей тогда? Видели ее? А я встал у вас на пути?
- Не смей о ней говорить! - сжал кулаки комдив. Но сдержался, не перешел тонкую грань, все время долгого пути отделявшую их от открытой ссоры. -Митюль, а ты-то успел жениться? Пока я лес валил?
- Нет.
- А что так?
- Какая разница. Не женился и все.
- Ну, интересно же… Или тебе не очень хочется жениться? - комдив посмотрел хитро, явно собираясь сказать колкость. - Очень может быть, кстати. Я ведь читал твое досье, Митюль. Внимательно читал в свое время.
- И что вы там вычитали? - поинтересовался Дмитрий почти лениво. -Сколько дел я провел для ГПУ? Так это было ВАШЕ ГПУ, Сергей Петрович. Советское.
- Это тоже, но сейчас я не об этом говорю. Хотя и об этом тоже… Почему ты не хочешь жениться. Я ведь читал, чем ты там занимался, Митюль. Еще до службы в ГПУ. В кабаре, где танцевал. И еще кое-чем занимался. Интересное было место, Митюль. Известное всему Парижу…
- Сергей Петрович!
- Которое очень любили посещать состоятельные мужчины. И потом, когда ты стал работать на наших, они эти твои таланты использовали по достоинству. Помнишь дело того английского дипломата? Который согласился на все условия нашей стороны потому, что вляпался в громкий скандал в отеле. Когда его застали в номере с молодым русским эмигрантом в очень недвусмысленной ситуации? Парень был с выдумкой: выключил электрический свет, зажег свечу на окне. Вроде хочет видеть своего э… друга именно при свете свечки. Для романтики. Тот и рад, дурак. И вдруг стук в дверь, крики, врывается целая орава! А свечечка, оказывается, была не просто так, это знак был! Что голубки уже в гнездышке… Помнишь, а, Митюль?
- Перестаньте! - Митя побледнел, румянец сошел со щек. - Вы даже не понимаете, о чем так просто говорите!
- Ну, не понимаю! - комдив искренне веселился. - Еще как понимаю. Признайся, Митюль, а в НКВД ты ведь тоже пользовался служебным положением? Ну неужели нет? Столько молодых подследственных, которые на что не пожалуются, им все равно никто не поверит… и никто не услышит. И зачем тебе жениться… когда такая малина.
- Сергей Петрович, прекратите эту грязь! - четко и почти спокойно сказал Дмитрий и только губы его дрожали. - Я понимаю, вы в лагере, скорее всего, привыкли к определенным вещам, к определенным отношениям, которые там в порядке вещей, но уверяю вас, меня это не интересует.
Комдив изменился в лице, веселость как рукой сняло. В его глазах ничего не было сейчас кроме ненависти, желания раздавить, уничтожить.
- Ах ты мразь! Ты, французская блядь, будешь мне говорить про лагерь! Да тебя бы там прибили за неделю. Но не раньше, чем прошлись всем бараком через твою задницу!
- Вот я и смотрю, что это сделали с тобой… раз так много об этом говоришь!
Дмитрий понимал, что все зашло слишком далеко, что он нарушает данное себе слово: не вступать с комдивом в пререкания, вообще не замечать его издевательских слов и хамских намеков. И это удавалось… до сегодняшнего дня, но сейчас на слишком больную мозоль ему наступили.
Несмотря на раненую ногу, Сергей привстал, лицо его было перекошено от гнева. Размахнулся и со всей силы кулаком ударил майора по уху. На миг тому показалось, что голова сейчас расколется на две половинки, в глазах потемнело. И, почти не глядя, он ударил ногой в живот Котову. Тот охнул, перегнулся пополам, но, еще не придя в себя от боли, схватил Дмитрия за ногу, резко потянул к себе, так, что тот, не удержав равновесия, упал на спину. Повалил, тяжело дыша, удерживая за грудки, подмял под себя, крепко прижимая к земляному полу. Крепкие, несмотря на голод и тяготы пути, руки мертвой хваткой держали его за воротник, не давая вырваться. Он дышал Мите прямо в лицо, в глазах комдива тот угадал настоящую, первобытную ненависть и еще что-то… знакомое, неясное, что было сейчас страшнее ненависти. - Блядь, сука! Я тебе сейчас покажу, что с такими в лагере делают! Хочешь, тварь?
- Пусти, пьяный ублюдок!
Удерживая одной рукой за горло, Сергей нашел его правое запястье, стал методично выкручивать. Сквозь разрезавшую тело боль Митя почувствовал, что его пытаются перевернуть на живот и понял, что пришло в голову комдиву. Напряг все мускулы, пытаясь вырваться, но куда там. Захват у Сергея был железный.
…Он был ослеплен ненавистью… Этот гаденыш несколько лет назад перевернул всю его жизнь, пусть даже явился лишь предвестником, злорадным созерцателем его стремительного падения с высот власти и крушения его мира. Странно, что несмотря на горячий, захлестнувший его гнев, он мог мыслить холодно и жестоко. Лагерная привычка.
Пусть ему никуда не деться от этого энкэвэдэшного прихвостня, пусть ему даже нельзя избить его до полусмерти, он может сделать то, что для него будет стыднее любых побоев. О чем он будет вспоминать при каждой их встрече. И о чем он никогда никому не расскажет, ни на что не пожалуется. После пяти лет, проведенных в тюрьмах и лагерях, он знал в этом толк. Дикая злость вкупе с этими мыслями вызвала сильнейшее возбуждение, болезненный, требующий немедленного утоления зуд внизу живота. Даже если бы хотел, он уже не смог бы остановиться. Крепко удерживая одной рукой вывернутое запястье Дмитрия, не обращая внимания на отчаянные попытки оттолкнуть его ногами, другой нащупал ширинку его форменных брюк и с силой рванул так, что с треском полетели оторванные пуговицы.
…Рука натолкнулась на твердое, горячее. Прошло несколько секунд, пока он понял, что это означает, а когда понял, сразу отпустил свою жертву. Откинулся назад и захохотал.
- Ну ты и сучка! Ты же сам хочешь! Вот скотина!
Дмитрий продолжал лежать на полу, лишь приподнялся на локте, небрежно поправив одежду. Ждал, пока комдив отсмеется. Не пытался встать, уйти. Смотрел выжидательно. Сергей замолчал как-то внезапно, сразу, взгляд его стал серьезным. Они встретились глазами. Хотел что-то сказать, но передумал. Вместо этого потянулся к Мите, встал перед ним на колени, придвинулся бедрами. Приказал чуть хрипло:
- Расстегни!
- Сам справишься, - ответил тот несмешливо, но в голосе не было и тени веселья. Скорее какой-то отчаянный азарт.
- Расстегивай, блядь!
Удивительно, но Митя повиновался. Сел напротив комдива, поджав под себя ноги. Расстегнул брюки Сергея, высвободил из несвежего нижнего белья тяжелый член, словно оценивая, подержал секунду в руке.
Тот глотнул судорожно:
- Перевернись! Быстрее!
- Сейчас… деревенщина, - ухмыльнувшись, Дмитрий плюнул себе на ладонь, медленным движением провел по мощному достоинству партнера. Сергей прикусил губу, сдерживая стон, и, не в состоянии больше ждать, ухватил его за туловище, одним рывком повернул спиной к себе, поставил перед собой на четвереньки. Тот молча повиновался, словно то, что происходило, было в порядке вещей, только дыхание стало прерывистым и громким.
Комдив потянул вниз его брюки вместе с бельем, спустил почти до колен. Задрал высоко на спину гимнастерку, на секунду застыл, любуясь развратной и стыдной картиной, от которой приятно заныло внизу живота, а кровь прилила к голове, и вдруг, повинуясь моментальному порыву, не сильно шлепнул ладонью по голому заду и услышал, как задохнулся прерывистым вздохом Дмитрий.
Больше терпеть Сергей уже не мог. Вошел сразу, одним движением и начал двигаться быстро, глубоко, как хотелось. Минуты две - и все было кончено, закусив губу, он замер, по телу прошла сладкая дрожь, и он освободился в своего давнего врага и теперешнего любовника. И почти сразу обессилено оттолкнул его от себя, так, что не удержав равновесия, тот упал на бок.
…Сергей еще тяжело, учащенно дышал, когда Дмитрий, усевшись близко, так, что касались друг друга, притянул его руку, укладывая ее на обнаженную внутреннюю поверхность своего бедра, ближе к колену.
- Ничего не делай, просто подержись так, - сказал он не терпящим возражений тоном. Сергей молча подчинился.
…Митя кончил быстро, умелыми движениями рук доведя себя до пика удовольствия. Громко выдохнул, откинувшись на спину, вытирая руки о валявшуюся на полу солому.
Несколько минут лежал молча. Потом, не торопясь, натянул брюки, одернул гимнастерку, взглянул на комдива. Тот сидел, подтянув колени к подбородку, смотрел как-то мимо, думал о своем.
- Хочешь выпить, комдив?
- Давай.
Дмитрий протянул ему кружку, сам опрокинул самогон с видимым удовольствием, зачерпнул воды из ведра, напился.
- Ну, комдив, что дальше делать будем? - поинтересовался хитро.
- Слушай, Митюль, не бери в голову, - Сергей казался немного смущенным. - Это водка… с голодухи. Черте что на меня нашло… сам не знаю, - усмехнулся нервно.
- А что не так? - Дмитрий легко дотронулся до его руки.
- Да все не так! - Сергей сплюнул через зубы.
- Совершенно согласен! - в черных глазах скакали озорные чертята. - Все не так. Ты же ничего не умеешь, черт тебя дери! И кончил быстро, как кролик. Никакого удовольствия.
Он медленно провел рукой по шее Сергея, спускаясь под воротник.
- Придется учить… хренов ты мужлан!
- Ну ты и сучка! - с каким-то даже восхищением покачал головой Сергей. - Настоящая грязная сучка!
- Ты только это слово знаешь? - поинтересовался Митя, расстегивая ворот его рубахи.
- Нет, знаю еще много. И все тебе подходят, - Сергей почувствовал, что снова начинает заводиться от прикосновений.
- Сам ты сучка! - миролюбиво заявил Митя, обнажая грудь партнера. Медленно провел пальцами от шеи до пупка, почувствовал ответную дрожь и припал губами к крепкому, как горошина, соску, обвел вокруг него языком, легонько прикусил. Сергей еле сдержав стон, вцепился рукой в спутанные темные волосы Мити. Тот поднял глаза, посмотрел весело:
- Что, нравится? Это тебе не лагерных «петухов» обслуживать! Ну что, пришел в себя?
Просунул руку под пояс его брюк, обнаружив комдива в полной боевой готовности, обхватил всей ладонью твердую плоть, начал ритмичные движения.
- Сбавь обороты, - хрипло попросил Сергей, - а то я опять не выдержу.
Подвинулся теснее, обхватил крепко, ощутив жаркое тело под мятой одеждой и невероятно возбуждающий запах пота. Захотелось раздеть, получить всего целиком, такого, как есть. Взявшись за края его гимнастерки, попытался стянуть ее через голову.
- А вот этого не надо, комдив, - Митя мягко отвел его руки. - Тут холод собачий, голые в момент околеем. И так справимся… То, что выше пояса, оно… не мешает! - и, вновь рассмеявшись, отодвинулся, начал стягивать штаны вместе с кальсонами. Сергей последовал его примеру…
Позже они лежали рядом, с головой укрывшись несколькими старыми одеялами, найденными в доме, спасаясь от пронизывающего осеннего холода. Не спали. Разговаривали.
- Вот так, Митюль. А тридцать восьмой был самым жутким. Нас тогда привезли на голое место, зимой. Выбросили и сказали: стройте лагерь. Построили… Как я жив остался, не понимаю. Две трети вымерло. Как мухи. Спасибо мамаше с папашей - наградили здоровьем.
- Да, Сергей, я знаю…
- Ну да, конечно, знаешь… А в тридцать девятом стало получше: поставили бригадиром. Должность в лагере хлебная. Хорошая должность… Тогда я в первый раз и попробовал то… чем мы сегодня занимались.
- У тебя этого много было?
- Нет. Не очень. Противно все-таки. Грязно. Потом от себя тошно, а отказаться трудно. Зов природы: кажется, так это называется, а Митюль? Ведь годами без бабы, - усмехнулся невесело. - Понимаешь, что еще гадко? Их же заставляли, «опущенных». Не подставится сам - полотенце на шею, прижмут за руки-за ноги и вперед. Еще потом изобьют до полусмерти. Раз покочевряжишься, два, а потом сам начнешь раком вставать. Ну, были некоторые, которые так… пайку лишнюю зарабатывали.
- Я тоже, считай, пайку зарабатывал. В Париже. Но я проституцией не занимался. Я в том кабаре только с хозяином …з а то, что держал меня на работе. Сергей, а со мной что, тоже противно? - спросил хитро, словно заранее зная ответ.
- С тобой… стыдно. Немножко. Но не противно.
- Почему?
- Потому что тебе самому нравится.
За разговорами не заметили, как уснули, а во сне прижались друг к другу теснее, спасаясь от пронизывающего холода, их руки и ноги сплелись, голова Мити легла на грудь комдиву. И сны им снились спокойные, мирные… Впервые за долгое время.

Их обнаружили на следующий день подразделения, пришедшие для зачистки местности. Услышав родную речь, Дмитрий вышел из укрытия, представился солдатам, расквартировавшимся в соседнем доме, попросил проводить его к командиру. Там предъявил документы, рассказал о том, как разбомбили обоз, как пробирались они по лесам, через линию фронта. Рассказывал в общих чертах: знал, какова цена слову в военное время. В штабе по телефонной связи его соединили с Москвой, и вопрос с выяснением их с комдивом личностей был решен за несколько минут. Выслушав приказ из Москвы и с трудом осознав, от кого он исходил, немедленно вокруг них засуетились, по-показному, немного чересчур.
Дмитрий твердо заявил, что им нужен лишь транспорт и охрана, что главная задача местного командования - как можно быстрее доставить генерала Котова к оговоренному месту назначения, где их уже будет ждать военный самолет, но прежде раненому генералу необходима медицинская помощь. Тут же явился военный врач, осмотрел комдива, дал благоприятный по ранению прогноз, но заявил, что оба - и Котов и Митя - находятся на крайней стадии физического истощения и дальнейший путь для них попросту опасен, что по-хорошему их надо поместить в полевой госпиталь. Раз того требует необходимость, он не может противиться высшему приказу, однако требует, чтобы в дорогу они отправились не раньше завтрашнего утра, а перед этим спокойно и так, как нужно после долгого голодания, поели, отдохнули, да и комдиву надо будет сделать утром еще одну перевязку. При фразе о физическом истощении Сергей усмехнулся, хитро взглянув на Митю, потому что сразу перед глазами возникли сцены того, чем они занимались сегодня утром, и что совершенно не вязалось с полным отсутствием сил. Но вообще-то доктор был прав и после того, как они поели чего-то легкого, вроде бульона и с невероятным блаженством помылись в деревенской бане, они, измученные дорогой, волнениями последних дней и последних часов почти замертво упали на походные койки и проспали там до утра.

К аэродрому они, выбритые и переодетые в чистое, ехали в закрытом брезентом кузове ЗИСа. Сергею было бы сложно передвигаться в легковом автомобиле с больной ногой, да и вряд ли у тех, кто их отправлял, имелись в наличие другие машины. Дмитрий, казалось, дремал, когда комдив коснулся его руки:
- Митюль…
- Да, - встрепенулся он.
- Митюль, я знаешь, о чем хочу с тобой поговорить… - он помолчал.
- Догадываюсь, Сергей Петрович. Никто ничего не узнает. Естественно.
- Да-да! И ты знаешь, Митюль, давай вообще об этом забудем. Это близость опасности, смерти… В таких случаях часто совершаешь странные поступки. И вообще… я хочу забыть про лагерь и лагерные привычки. У меня начинается новая жизнь, огромная ответственность, я должен быть безупречен. Ты меня понимаешь, Митюль?
- Да, конечно, Сергей Петрович.
- Ты не обиделся?
- Нет, что вы, товарищ генерал. Вы абсолютно правы.
По дорогам с ухабами и выбоинами машина доползла до военного аэродрома на два часа позже условленного времени. Сергей увидел пузатый, серый, страшноватый какой-то самолет и людей в военной форме, бегущих им навстречу. И ощутил что-то странное: какую-то горечь от того, что отныне его жизнь снова целиком принадлежит воле великого и ужасного, кого он одинаково любил и ненавидел.